Серия художественных исторических  очерков об основателе города Каховка, 

Дмитрии Матвеевиче Куликовском.

Бехтерский затворник

Фрагмент четвертый

… Через две четверти часа в дверном проеме появилось испуганное и бледное лицо Аграфены Егоровны.

- Барин, - боязливо окликнула она все также уныло лежащего на боку Шляхова, - вас Митрий Матвеич кличет…

Николай Шляхов резко сел на тюфяке. Затем, заволновавшись, вскочил, начал судорожно застегивать и поправлять на себе свой кафтанчик и стряхивать невидимую пыль с плеч и колен.

- Веди, - тревожась, скомандовал он и тут же остановился, - Стой! Затем повернулся на красный угол, и с сильным чувством перекрестился.

На парадной лестнице их поджидал Егор Кириллович. Убедившись, что буйный постоялец идет без сабли, мотнул головой дочке, дескать «иди обратно, дальше я сам» и обратился к Николаю: - За мной идти извольте, Ваше благородие, я проведу, - и часто и боязно оглядываясь, засеменил по ступеням вверх.

Лестница привела их в большой зал с недавно натертым паркетом, позолоченной лепкой вокруг многочисленных темных картин на стенах и потолке, зачехленной мебелью, богатейшей хрустальной люстрой на 250 свечей и клавикордами по середине комнаты. Далее, через высокую двухстворчатую дверь, они попали в сокровищницу особняка в Бехтерах, некогда главную драгоценность хозяина - целую залу-­библиотеку, в огромных шкафах которой от пола до потолка покоились сотни, если не тысяча с лишним, книг. В этой коллекции была собрана чуть ли не вся существовавшая на начало 19 века оригинальная и переводная русская литература. И хотя глаза у Николая несколько округлились от созерцания такого богатства, однако, все его внимание было сосредоточено на притворенных дверях с левой стороны заллы, которые видимо вели в келью хозяина имения, в еще совсем недавно неприступный для Николая Шляхова заветный мезонин.

Егор постучал и негромко объявил: - Дмитрий Матвеевич, господин офицер пожаловали, из странноприимной части.

- Зови, - коротко прозвучало из-­за двери низким грудным голосом, как показалось Николаю, с сердитыми нотками не привыкшего к неповиновению властного человека.

Еще утром Николай представлял себе в воображении Дмитрия Матвеевича в образе хиленького монаха набожно стоящего на коленках перед иконками в мезонине, в черном подряснике, с молитвой о своей покойной супружнице… Упивающегося своим горем эгоиста - монаха, которому совсем нет дела до смертной трагедии несчастного Николая Шляхова… И тут вдруг это сердитое «Зови»! Это «Зови» как ветром сдуло все эти фантазии на церковную тематику, и Николай внезапно сильно перетрусил, осознав, что сейчас он будет представлен высокопоставленному грозному и очень влиятельному на юге империи чиновнику, который сделал блестящую военную карьеру. Шляхов, глядя испуганными глазами на молчаливого Егора, вдруг застыдился то ли своей застрявшей сабли в ножнах, то ли вспышки гнева на этого молчаливого управляющего, а может и того, и другого. Ноги у него начали подкашиваться. Его бросило в жар. От страха и нахлынувшего стыда, он хотел было захлопнуть дверь приоткрытую Егором и убежать со всех ног, как от Фродьки Берга, когда они играли в прятки во дворе просторного летнего дворца Бергов в Коренихе под Николаевом. Но было поздно… Егор широко распахнул перед ним дверь.

Николай, не помня себя, бросился как в омут с головой, лицом в пол, так и не взглянув на обитавшего в ней человека. Его плечи начали по мальчишечьи униженно часто вздрагивать, и все что он мог из себя выдавить сквозь рыдания, это было частое повторение: «Не велите казнить…, ваше высокоблагородие, не велите казнить!».
Уже много позже был успокаивающий стакан воды, мягкое кожаное кресло, и теплый взгляд участливых глаз напротив из такого же кресла.

Дмитрий Матвеевич Куликовский был сильно поседевшим худощавым подтянутым человеком, чуть выше среднего роста. На вид где-­то около или чуть за пятьдесят. У него было вытянутое узкое лицо, высокий и широкий лоб, умные и внимательные светло-­серые глаза, какой-­то мягкий разрез губ под клочковатыми с проседью усами переходящими в не очень пышные бакенбарды. Благородный разлет аккуратных и плавно сужающихся к краям бровей и массивность подбородка скрадывали общую узость и вытянутость лица и делали гармоничным общее впечатление от образа этого человека. Хотя возможно, каким бы не было лицо полковника Дмитрия Куликовского, дальнейшее развитие событий в любом случае отпечатало бы в сердце юного подхорунжего Николая Шляхова, только самое приятное впечатление об этом человеке. Он был одет в яркий китайский домашний халат с атласными бортами поверх чистой накрахмаленной белой рубашки. Рубашка была заправленной в военные брюки. Обут он был в домашние туфли с вошедшими в моду тупыми носками. Звук голоса Дмитрия Матвеевича был густым и звучным, видимо сказывалась многолетняя армейская служба. Говорил он на русском, но часто употребляемые украинские слова и «шо» вместо «что», выдавали в нем его родовитые слобожанские (харьковские) корни. Речь его была скуповата, без витиеватостей и если бы не мягкость взгляда и легкая тень добродушной полуулыбки в уголках губ, иногда его словесные обороты можно было бы принять за грубость. Правда, он больше слушал, внимательно глядя в глаза собеседнику, чем говорил сам.

История Николая Шляхова была на самом деле тривиальной для любого времени. По слезной просьбе маменьки Николая, Полины Кузьминичны Шляховой, супруга графа Берга, высокая худая немка Гертруда Вильгельмина фон Эрмес упросила мужа выхлопотать для молодого обедневшего дворянина место корнета, а точнее подхорунжего, в воссозданном в прошлом году Бугском казачьем вой­ске во главе с генерал-­майором Иваном Козмичом Красновым. Прибыть во всем обмундировании к месту службы Николай Шляхов должен был еще третьего дня. (Участники бугского казачьего вой­ска, живущие на просторах южных украинских степей, не облагались налогами, но взамен они должны были сами обеспечивать себя всеми необходимыми для военной службы принадлежностями, за свой собственный кошт). Служить ему предписывалось в 1 полку под командованием майора Петра Ельчанинова. Полк ныне заступил на дозорную службу на границе с Турцией по Днестру. Граф Фридрих фон Берг не только выхлопотал для Николая место, но еще и одарил 100 руб­лями, которых хватило бы и на форму, и на коня, и на прочее обмундирование для молодого офицера. Маменькины знакомые посоветовали хорошего недорогого еврея-­портного в Бериславе для пошива военного мундира, вот туда наш счастливый новоиспеченный военный и отправился после прощального ужина у Бергов.

В каком-­то придорожном шинке, он познакомился с гусарами елисаветградского полка, кутившими на широкую ногу. Его молодость была очарована этими дерзкими и смелыми людьми. Гусары, узнав о назначении нового приятеля в вой­ско Ивана Краснова, бывшего ординарца самого генералиссимуса Александра Васильевича Суворова, тут же приняли его в свой дебоширский кружек. Естественно все 100 руб­лей в хмельном угаре неопытного в спиртных делах юного подхорунжего были благополучно проиграны в запрещенный гусарский штос. Утром тяжелое пробуждение на лавке пустого придорожного шинка, раскалывающаяся от похмелья голова, а далее на него обрушилось осознание катастрофы, выходом из которой он увидел только край понтонного моста через Днепр…

Продолжение следует.

Публикуются при поддержке Всеукраинского благотворительного таврийского фонда Николая Баграева с целью сбора средств для установки памятника Д. М. Куликовскому в Каховке. 

Игорь Бжезицкий специально для проекта «Траектория времени».

Меценаты желающие увековечить свое имя на горельефе будущего монумента просьба ознакомиться с информацией по данной ссылке.